Гуманистическая составляющая в экзистенциально-гуманистической традиции понимает человека как стремящегося к добру, кооперации и развитию разума, а правильно созданные условия для развития помогают человеку реализовать этот потенциал. Идеи Бенедикта Спинозы, которого Ирвин Ялом назвал "первым еврейским гуманистом", отражают этот дух: человек должен стремиться быть добродетельным и жизнерадостным, познавать окружающий мир и себя, и делать разумное добро в границах своих возможностей. При этом других людей можно со спокойной душой предоставить их судьбе.
Начиная с эпохи Возрождения человек был провозглашен центром вселенной и мерой всех вещей, стремящимся к творчеству и саморазвитию, а культура стала человекоцентрированной.
Постепенное "умерщвление» Бога привело к тому, что бремя определения добра и зла легло на человека, что со временем обернулось полнейшим релятивизмом этих понятий. В психологии, стремящейся к наукообразности, категории добра и зла были исключены как ненаучные. Вместо них используются термины вроде "девиантное поведение", "неврозы" или "расстройства", и даже "злокачественный нарциссизм" рассматривается как личностное расстройство, а не как проявление зла.
Но есть сомнения в том, что только психопаты несут ответственность за социальное зло (войны, геноциды, преступность, различные проявления современного рабства, экологическое бедствие), которое никто не может отрицать. Важный вопрос заключается в том, насколько каждый из нас причастен к этому злу, например, через потребление продуктов, созданных с использованием детского труда, или нашу привычную аполитичность.
Несмотря на то, что понятие зла звучит неестественно, его изучение необходимо, поскольку психотерапия, улучшая самоощущение отдельных людей, не смогла в целом сделать мир лучше.
Признание и изучение психологии зла вызывает большое сопротивление, поскольку требует столкновения с этим феноменом в самом себе, что пугает и ведет к непредсказуемым последствиям, а также может разрушить идеализированный образ себя (например, как "хорошего психолога").
Я считаю опасным стремление понять и оправдать зло, редуцируя его к травмам и неврозам. Например, в книге "Демон, которого ты знаешь", зверства серийных убийц объясняются трудностями адаптации, низкой самооценкой и даже нейробиологическими механизмами ("сходство" зон мозга, отвечающих за страх и возбуждение). Подобные психотерапевтические объяснения, стремящиеся оправдать злодеяния через детские травмы, приводят к тому, что объясненное зло перестает быть таковым, прочно встраиваясь в релятивистскую картину мира.
Несмотря на страх, который вызывает тема зла в человеке, я считаю необходимым вернуть данную категорию в психотерапию, так как, как сказал один священник: «Дьяволу выгодно уверить человечество, что его нет, ибо тогда ему будет легче делать свое темное дело»…
Вторая часть посвященная искаженной человеческой свободе.
Ж.П. Сартр в своей мысли о том, что "существование предшествует сущности" утверждает, что у человека нет предначертанной природы, ценностей или смыслов; он сам изобретает себя через свои выборы, находясь в постоянном процессе становления.
Человек ответственен не только за себя, но и за образ человека, который он выбирает, представляя собой тем самым все человечество. Любой его выбор формирует определенный мир. Сартр подчеркивает неразрывную связь между "Я" и "другим": быть для другого означает быть полностью человеком, так как человек "населен другими". Однако встреча двух людей неизбежно порождает конфликт и борьбу за свободу. Моя свобода угрожает твоей, поскольку мы не можем заставить другого желать того, чего хотим мы.
Моё сознание нуждается в признании со стороны другого для подтверждения своего существования. Присутствие другого необходимо, но опасно: взгляд другого "овеществляет" меня, фиксирует в мире объектов и уничтожает мою свободу изобретать себя заново, порождая стыд. Отсюда знаменитое сартровское "Ад – это другие".
Философия Сартра о свободе перекликается с тезисом Достоевского "если Бога нет, то все дозволено". В отличие от Кириллова, который видит себя богом при отсутствии высшей силы, Сартр утверждает, что наличие или отсутствие Бога не меняет главного: человек все равно несет ответственность перед собой и другими за свой выбор.
Позиция Сартра, в моём понимании, очень зыбкая, так как невозможно установить, насколько Сартр действительно ответственен перед другими и как именно он понесёт эту ответственность?
Современная нарциссическая эпоха предлагает множество квази-вариантов самоизобретения и свободы, позволяя избегать действительной привязанности и ответственности, выражающейся в верности одному человеку. Сартр и Симона де Бовуар, с их "открытыми отношениями" без официального брака и детей, стали примером такой свободы.
Отсутствие детей у знаменитой пары может быть связано с тем, что ребенок "заземляет" и навсегда укореняет человека в роли родителя, что противоречит «бесконечному» изобретению себя и смене ролей. Перестать быть родителем невозможно.
Описывая себя ребенком, Сартр сообщает: «Уж если я намерен повергать окружающих в изумление, то только своими добродетелями». Взрослый Сартр действительно много будет демонстрировать свою добродетель: говорить о человеческой свободе, морали, мотивировать и вдохновлять людей на борьбу с властью и на революции. И при этом сохранять своё раннее отрицание Бога.
Несмотря на отсутствие четкого определения зла в человеческой природе, можно видеть некоторые его проявления. Например, в виде сильной неприязни и возникающем у некоторых людей желании унизить, опорочить христианские ценности, что может быть сравнимо с ненавистью к чему-то недостижимому и священному. К тому что обнажает собственную "темную сущность" и побуждает ненавидеть и завидовать чему-то недостижимому. Абсолютные ценности могут переживаться как страшное ограничение свободы.
Достоевский видел корень зла в "заявлении своеволия" и борьбе с Богом. Не знаю можно ли все равно приравнивать зло к болезни, но если так, то где найти лекарство?
Зло проникает в человеческую душу через самообман. Ложь – это извращение истины, а зло – извращение добра.
Мне сложно согласиться с фрейдистским понимание бессознательного, где есть цензура, управляемая неведомой силой. Любая цензура или вытеснение определенных желаний, мыслей и побуждений происходит по воле самого человека. Цензура – это не авторская инстанция, выбирающая, что вытеснять, а что нет. Сам человек вытесняет, игнорирует и не замечает, то, что может представить его перед собой в дурном свете, то, что обнажит его темную, злую часть. Здесь мне хотелось бы предложить говорить именно о двух частях, которые можно понимать и как субличности.
Любое непризнание злых мыслей и побуждений является сознательным выбором самого человека, механизмом самооправдания, цель которого – сохранить образ собственной «хорошести». «Хорошая» часть постоянно вытесняет и игнорирует темные аспекты поведения. Это вытеснение происходит с такой бешеной скоростью, что, конечно, эти процессы хочется назвать бессознательными, но выбор в сторону игнорирования своих злых побуждений и действий – это сознательный выбор, который регулярно «чекается», проверяется. Внимание переходит туда-сюда от хорошей части к плохой и обратно. И когда активируется субличность хорошего человека, то человек, входя в неё, придумывает новое оправдание. Собачку покормил – маленькое самооправдание сделал, подкрепил свою «хорошесть». Это постоянный процесс, хронический. В поиске оправданий «хорошая» часть готова обвинять кого угодно: родителей, политиков, Бога, чтобы избежать столкновения с внутренней тьмой.
Я не совсем согласен с концепцией Ханны Аренд о «банальности зла» как свойстве не слишком умных «просто делавших свою работу» бюрократов. Человек может быть высокоинтеллектуальным, но механизм самооправдания работает непрестанно и может быть доведен до совершенства именно благодаря интеллекту. Люди создают самоиндульгенции, основанные на обидах (неуважении, плохом обращении в детстве, неоцененных усилиях), чтобы оправдать совершение зла. Эти индульгенции укрепляют «хорошую» субличность. Но это свободный выбор.
Николай Бердяев считал, что свобода проистекает из меона (небытия, хаоса) и является основополагающей реальностью человеческого существования. Бог допускает эту свободу, и именно поэтому человек может отвергнуть и самого Бога, вытеснить Его в бессознательное. Виктор Франкл говорил о человеке как о *homo religiosus*, имеющем духовное бессознательное. Вытесненная религиозность/духовность становится причиной страданий, включая ощущение бессмысленности жизни.
Человеку, как существу религиозному по своей природе, свойственно находить для себя объекты поклонения и в той или иной степени их обожествлять. В психологических категориях об этом пишет Эрих Фромм в своей книге «Бегство от свободы», в религиозных определениях это нарушение заповеди «Да не будет у тебя другого Бога, кроме меня». Как мы знаем, как показывает история – человек непрерывно создает себе различных божков и идолов, которым он поклоняется и приносит себя и других людей им в жертву. Несмотря на то, что Бог-Отец запретил человеческие жертвоприношения.
Бердяев связывал корни зла с абсолютизацией относительных ценностей. Зло становится особенно страшным, когда относительные ценности (например, социальная справедливость, эгоизм, счастье) выдаются за абсолютные и отрываются от единственного источника подлинного добра — Бога. Бердяев, ссылаясь на Достоевского, отмечал, что любая попытка построить «царство Божие на земле без Бога» оборачивается земным адом. Но, используя меоническую свободу, человек своевольно восстаёт против любой утопии, не желая быть «штифтиком мирового механизма». Отвергая Бога как сверхценность, человек становится рабом чего угодно, включая самого себя.
Провозглашенная самоцелью (как у героя «Записок из подполья») свобода оборачивается собственной противоположностью – деспотизмом и духовным рабством, а самоутверждение, к которому стремится человек, в конечном итоге приводит к самоотрицанию и распаду личности…
