Физическое насилие vs физический контакт

Сразу оговорюсь: этот текст написан как размышление, а не как практические рекомендации людям, вовлеченным в бытовое физическое насилие. Он не касается проблем грубого насилия, осуществляемого психически больными людьми и преступниками. Речь идет именно о попытке понять природу феномена.

Физическое (и иное насилие) вне семьи в нашем обществе регулируется и карается Уголовным кодексом, поэтому его я касаться не буду.

Профессионально я занимаюсь психологической проблематикой насилия в семье, в том числе физического, более 20 лет. А еще, я давно живу, и наблюдала очень разное отношение к физическому насилию в семье и к физическим наказаниям детей в частности.

В 1917 году, придя к власти, большевики отменили физические наказания детей в учебных заведениях. Это был совершенно новаторский подход к государственному воспитанию, общество отнеслось к этому неоднозначно, мнения разделились. Практику воспитания изменить сложнее, чем выпустить декрет, но с того времени государство всегда и везде настаивало, что детей бить нельзя, да и супругов, в общем-то, тоже не стоит. За насилие в семье можно было и без уголовного преследования лишиться должности, премии, партбилета.

Я родилась через 46 лет после Октябрьской революции, воспитывалась во множестве образовательных учреждений, но ни разу за все детство не видела, чтобы взрослый в официальном статусе ударил ребенка. Разве что сторож сада или стройки мог схватить малолетнего нарушителя за ухо, если догонит. Но это действо явно уже за рамками закона с обеих сторон. В прессе и литературе 1960-70-х годов велись жаркие дискуссии по поводу методов воспитания. Думающие люди того времени доказывали себе и другим, что бить детей плохо, что это вредит их развитию и воспитанию из них свободных людей. Ссылались и на гуманизм, и на опыт воинственных народов Кавказа, у которых было запрещено не то, что бить, даже кричать на детей. «Официально» вопрос был как бы решен: насилие неприемлемо. Но большинство населения все же считало, что бить можно, если по-другому не понимают. Рукоприкладство в семье было довольно распространенным явлением, но его стыдились и дети, и взрослые, и старались не выносить сор из избы. Прямые намеки на эту тему считались дурным тоном. В моем непосредственном окружении такое случалось редко и вызывало бурю возмущения. Мои соученики и большинство наших учителей считали, что это незаконно и плохо. Во времена моего детства человек, открыто пропагандирующий применение силы в отношении детей или женщин, смотрелся глупым и плохим человеком. Дальше почему-то становилось хуже. Поколение моложе меня лет на десять, били чаще, а возмущались этим в обществе – меньше. Видимо, тоска и безысходность в поздний советский период нарастали, а будущее уже не волновало.

Наступил 1985 год, и все устоявшиеся представления о воспитании были выброшены на свалку, как это и положено в революцию. Растерявшиеся учителя, пытаясь в одиночку удержать бегущих из школы «в бизнес» учеников, рекомендовали «возврат к истокам и дедовским методам воспитания», кивали на Запад, с его не до конца отмененными физическими наказаниями в государственных и частных школах. Стали широко выступать представители церкви с цитатами о том, что «кто любит свое чадо, не жалеет ему розги». Обрадованные «простотой» решения родители с энтузиазмом брались за внедрение «освященного веками» метода воспитания. Дети несли насилие дальше – на улицу, в школу. Потом, согласно логике развития революции, пусть даже капиталистической, стало некогда дискутировать. Большинству населения жить стало страшно, непонятно и очень трудно. И еще – очень обидно и больно. Стало не до воспитания детей. Сам институт семьи тогда зашатался. Появились толпы беспризорников. Детей не то что били, а убивали во множестве – как лишних, ненужных, непонятных, опасных. Ватаги малолеток наводили ужас даже на бандитов – шесть-восемь второклассников легко забивали насмерть взрослого мужика. Проблема «неюридического» физического насилия встала настолько остро, что государство было вынуждено обратить на нее внимание. Появились люди, которые стали изучать ее и искать способы помощи детям, семьям и вообще пострадавшим от насилия. Появились кризисные службы, кризисные центры для пострадавших от насилия детей и женщин, где можно было уже по-настоящему исследовать проблему и помогать системно, а не только агитировать. Вот тогда я и встретилась первый раз с истовой верой взрослых людей в действенность физического насилия как метода убеждения, воспитания и просто решения всех проблем. Феномен физического насилия в семье из давно решенной этической и педагогической задачи для меня превратился в психологическую загадку.

Где-то в конце прошлого века я выступала перед специалистами района с лекцией о кризисной психологической помощи детям и подросткам. В зале было около 90 человек – учителя, завучи по воспитательной работе, школьные и детсадовские психологи, инспектора отделов милиции по работе с несовершеннолетними, директора школ. Я попросила поднять руки тех, кто считает, что детей бить нельзя. Поднялось две руки – одна моя. Я лично знала многих присутствующих, они ни разу в жизни не ударили ни своего ни чужого ребенка, но отвечали возмущенными криками, когда я ставила под сомнение их право бить собственных детей. Я не могла этого понять, как не могла понять и многих других достойных специалистов на последующих семинарах и конференциях, готовых чуть ли не в рукопашную идти за свое «право шлепать», и даже за право быть битыми супругами под лозунгом «бьет, значит любит». Можно, конечно, просто счесть это проявлением дикости, нецивилизованности, но это значит обозвать, а не понять. Кроме того, анализ пути, который за это время прошел «цивилизованный мир», ради искоренения физического насилия, добавляет вопросов, а не предлагает решений. На сегодняшний день в США и многих странах Европы физическое насилие в семье сурово преследуется вплоть до полного уничтожения семьи. Из взаимодействия взрослых и детей по причине расширительного толкования термина «насилие» исключается не только физическое наказание вплоть до шлепка, но и физический контакт, и любое принуждение. Выглядит очень спорно и очень насильственно. Вообще, надо сказать, в истории много примеров, когда попытка искоренить насилие в отношениях людей приводила к полному искоренению людей вместе с насилием.

Итак, больше двадцати лет я размышляла над привлекательностью физического насилия и пыталась его определить как явление, помогала сотням людей пережить его последствия, работала с теми, кто позволял себя бить, и теми, кто бил, сама пережила несколько эпизодов насилия и вот, что-то забрезжило. Спешу поделиться.

Именно эти два понятия надо развести, когда решается вопрос – было насилие или его не было. Это чрезвычайно важно не только юридически, но прежде всего психологически, личностно. Чтобы разобраться с чувствами, реакциями и сформировать отношение к событию, нам надо знать, что именно произошло. Выяснение этого вопроса – один из первых шагов в работе с пострадавшим от насилия или с обвиняемым в насилии человеком. Иногда, при грубом насилии, это очень просто. Но чаще, конфликт, особенно семейный, завершившийся побоями, имеет сложную запутанную историю, множество мотивов и последствий. Чтобы разобраться, надо иметь определение физического насилия. Оно есть в Уголовном кодексе – фактически, это просто перечисление форм и последствий воздействия. Самый главный признак – вред, намеренно нанесенный физическому или психическому здоровью и развитию. Это подходит для грубого или криминального насилия, и малоприменимо для более тонких случаев. Например, вред психическому здоровью – дело очень долгое, видно не сразу. И мотив причинить такой вред доказать сложно. Другими словами, определение это для психологической работы, на мой взгляд, неудовлетворительно, различить физическое насилие и физический контакт не позволяет. Тогда попробуем начать с физического контакта.

Физический контакт – прикосновения разной степени силы и крепости, действия с телом человека, которые производит другой человек. В дословесный период развития ребенка физический контакт – практически единственное средство общения и поддержания жизни. Именно поэтому физический контакт становится средством общения и взаимодействия, когда уже взрослый человек по каким-либо причинам (нет времени, нет голоса, нет слов) не способен к словесному общению. Фактически, это последний шанс объясниться и быть понятым. С этой точки зрения, естественно желание людей сохранить этот шанс за собой любой ценой.

Довольно часто то, что со стороны активного участника ситуации (насильника) видится физическим контактом, пассивным участником (жертвой) воспринимается как насилие. В сложных и острых ситуациях, когда участники действуют во многом в рамках базовой стрессовой реакции (бей, беги, замри), может возникать регресс до дословесного уровня. (Регрессом в психологии называют резкое снижение уровня личности. Как правило, до уровня ребенка или подростка.) Соответственно, в шоке, страхе или гневе, люди переходят на язык физического контакта. Базовые стрессовые реакции у разных людей могут проявляться по-разному и на разные стимулы, так что недопонимание практически неизбежно. Именно в таких случаях чаще всего возникают диаметрально противоположные трактовки поведения. Стоит попробовать хотя бы поточнее описать действия, чтобы понять, чего в них было больше с точки зрения участников процесса. В таблице предлагаются следующие параметры описания.

Таблица: Параметры описания события, превращающие физический контакт в физическое насилие и обратно.

И наконец, они отличаются по смыслу воздействия. У физического контакта он заключается в помощи, любви, сексе, лечении, заботе, передаче простой информации, спасении жизни. Смысл физического насилия – причинение вреда, власть, подчинение, обезвреживание угрозы, убийство, причинение боли, устранение препятствий к собственному выживанию, выяснение места в иерархии, сохранение контакта при обиде и ненависти, изменение неколебимо стабильной ситуации, преодоление бессилия, единственно доступное действие в измененном состоянии сознания (ИСС), например, в состоянии аффекта.

Решение о том, было ли поведение насилием или контактом, стоит принимать в каждом конкретном случае по совокупности всех факторов. «Вес» факторов в общем принятии решения может существенно различаться в зависимости от ситуации. При этом решение принимается в разных плоскостях общего пространства человеческой жизни – юридической, психологической, педагогической, медицинской и т.п. В каждой плоскости законы и обстоятельства принятия этого решения свои, подчас совершенно отличные друг от друга. Учет нескольких факторов, мне кажется, может сгладить чрезмерную субъективность этого решения и противоречивость определений из разных сфер человеческой жизни. По моему глубокому убеждению, такое описание надо составлять для обеих сторон конфликта, чтобы улучшить их взаимопонимание.

Уж слишком похожи по форме контакт и насилие. Мне кажется, что самое распространенное физическое насилие – семейное – происходит именно из-за привычного перехода со слов на физический контакт в ситуациях, когда этого делать нельзя. В семейной ссоре, когда слов не хватает, партнер не хочет понимать слова, но донести до него всю силу своих чувств необходимо, происходит регресс, потому что ситуация воспринимается как угроза жизни (ведь обида или гнев просто рвут на части!). Единственный язык, который в этот момент есть в наличии – язык физического контакта. Его вполне достаточно, чтобы передать партнеру крайнее неудовольствие, гнев и несогласие. Но сила чувств, вложенных в действие, сложность и многозначность заложенной в послание информации, общая нервная и небезопасная ситуация, загоняющая партнера в ИСС от страха или гнева, предопределяют ошибку атрибуции. Партнер воспринимает «объяснительный» тычок как нападение и реагирует согласно своей стрессовой реакции, личности, характеру, привычкам и положению в семейной системе. Очень часто ответ приходит с существенным перебором, физический контакт превращается в драку, а драка уже развивается по своим законам.

Почти то же самое происходит, когда у родителей не хватает слов в общении с детьми. С детьми даже легче перейти на физический контакт, потому что довольно долго (годы!) родители успешно общались с детьми в основном именно так. Дети еще меньше, чем взрослые способны описывать словами свои чувства, мысли и потребности. Им сложно объяснить, что они уже поняли, а чего еще не поняли, им не хватает слов еще больше, чем взрослым. Поэтому дети чаще дерутся между собой и пробуют без слов выразить свои чувства родителям, нападая на них. Кроме того, дети очень быстро меняются – то, что утром было для ребенка вполне понятным физическим контактом, уже вечером может восприниматься страшным насилием и причинить реальный вред. Если добавить к этому сильные родительские чувства (в том числе тревогу и страх), естественные родительские права, обязанности и ответственность, уверенность в неразумности детей (часто соответствует действительности), уверенность в том, что дети не слышат и не понимают слов (тоже бывает), становится понятно, как и почему уговоры и словесные перепалки переходят в шлепки, удары или другие физические воздействия.

Становится даже понятно, почему при столкновении с необходимостью «вразумления» другого (даже взрослого) наша первая мысль именно о применении физической силы как о средстве объяснения и подкрепления своей позиции. Это не столько даже вера в физическое насилие, сколько вера в физический контакт, переданная бесчисленными поколениями, основанная на годах собственного успешного младенческого и родительского опыта. Мы уверены, что если человек не понимает слов (раз так ведет себя, значит, не понимает), он поймет физический контакт как универсальный язык. А если просто контакт не поймет, значит надо вложить в него побольше силы. Дальше вы знаете.

И сакраментальное «Бьет, значит любит» с этой точки зрения имеет вполне мирный смысл. Бьет, значит хочет выразить чувства, но не имеет слов. Бьет, значит хочет остаться со мной даже, когда гневается или недоволен. Бьет, значит считает, что я смогу его понять. Я категорически против такого стиля общения партнеров, но понять его можно и нужно, потому что иначе не изменить ни поведения того, кто бьет, ни молчаливого согласия того, кого бьют. У нас уже достаточно слов, чтобы можно было не прибегать к таким примитивным способам изложения своей позиции. Правда, времени все еще не хватает. Ударить, дернуть, пихнуть, щипнуть – безусловно быстрее, чем объясняться в любви, признаваться в обиде, рассказывать о сомнениях. Но – очень дорого обходится такая экономия. Физический контакт многозначен, можно понять неверно, физическое насилие плохо дозируется – можно покалечить или даже убить близкого и любимого. Впрочем, сидеть в тюрьме в муках совести плохо даже за неблизкого и нелюбимого.

Итак, привлекательно вовсе не само физическое насилие, а контакт, который в нем есть. Физический контакт действительно является древним надежным средством общения и передачи информации, мы переходим на него автоматически в стрессовой ситуации, в результате регресса при столкновении с кризисом. Но его можно воспринять как физическое насилие в силу его примитивности и многозначности, и потому что участники ситуации реагируют по-разному и по-разному ее оценивают. Будучи неправильно понятым, физический контакт стимулирует ответное насилие и общение переходит в драку. Родители легко, привычно переходят на физический контакт в общении с детьми даже тогда, когда в этом нет необходимости. Дети готовы соглашаться даже с насилием, когда видят в нем контакт, но с ними недопонимание возникает быстрее и чаще в силу общей неразвитости коммуникативной сферы и очень быстрых изменений. Короче, чем сложнее ситуация, тем важнее разговаривать и держать руки при себе. Чтобы не поддаться автоматизму.

А поддаться хочется. Иногда очень. Бороться с этим желанием бесполезно, а с действиями вполне можно.

1. Близким людям разговаривать и обговаривать слова, возможные к употреблению именно в кризисных ситуациях. Переполнение эмоциями и последующая немота – обычное дело, а не ужас.
2. Выяснить друг у друга, как вы относитесь к физическому контакту в разных ситуациях (см. таблицу).
3. Больше касаться друг друга, чтобы физический контакт был обычным делом. И сопровождать касания словами и вопросами, чтобы физический контакт был более однозначным, ясным для всех участников.
4. Слушать друг друга, чтобы у недослышанного не возникало искушения довложить силушки в высказывание.
5. Делать еще много всякого, чтобы разговоры и примирительные объятия были в постоянном обиходе. Это такая постоянная работа. И стоит очень внимательно разбираться в семейных конфликтах с применением силы, чтобы не размахивать знаменем насилия там, где его не было, и не пропустить там, где было. Потому что физическое насилие опасно для жизни.
6. На крайний случай повесить боксерскую грушу и лупасить по ней, если гнев, обида и отчаянье рвут сердце в клочья. Это, безусловно, полезнее, чем бить по твердой стенке или по живому человеку.
7. Если «крайний случай» происходит в вашей семье и вашей жизни часто (чаще раза в год), стоит обратиться за помощью к специалисту. Это единственная более или менее надежная тропа к изменению такой ситуации.

Если объединить усилия, появится шанс, что

право объясниться и быть понятым

не превратится в право бить.

 Мария Роальдовна Миронова, 2018 г.